Ну, что ж, давайте обсудим откуда же возьмуться читатели, желающие умных мыслей и почему их в области художественной литературы в России совсем немного. Сразу предупрежу, я буду сыпать определениями, многие из которых будут для вас непривычны. Тем не менее, они инструментальны. Спорить по ним я сейчас не буду, поскольку это занятие ОЧЕНЬ долгое. Если кого и правда заинтересует, можно поговорить отдельно. Итак…
Для начала, надо понять, а что же такое литература? Да-да, искусство, но что такое искусство? Искусство, прежде всего, это способ общения людей. Общение – это когда мы передаем друг другу мемы. Есть достаточно полная аналогия с передачей генов, только в общении социальных ограничений меньше и используется содержимое мозгов, а не кое-чего другого. Так вот, а искусство – это эквивалент подвига Геракла, когда кто-то смог передать свои мемы очень большому количеству людей. В этом и есть суть искусства – способ поделиться своими мемами не с парой соседей на коммунальной кухне, а с большим количеством людей, так что те их радостно приняли и попросили еще. Если нерадостно и необязательно своими, то это называется пропагадна и реклама, которые, насколько я знаю, вообще означали одно и то же до 19-го века. И недаром мы и сейчас признаем, что действительно талантливая реклама или пропаганда также являются формами искусства.
Замечу, что это определение распространяется на все формы искусства – литературу, поэзию, живопись, скульптуру, театр, балет… Другой вопрос, что со сменой технологической базы и социального устройства некоторые формы искусства перестают быть эффективным способом распространять свои мемы на действительно большие группы людей, и соответственно, из искусства превращается в развлечение маргинальной группы. Да, вы по-прежнему получаете распространение своих мемов, но совершенно несравнимо количественно с формами искусства, которые на данный момент доминируют. Например, балет – форма порнографии на закате француского монархизма – тогда был достаточно эффективен и формой искусства несомненно являлся, сейчас же это напоминает пропаганду библии в среде протестантской секты, где все и так в нее верят. Если кто не понял, сходство не между библией и голыми женскими ногами, а в том что распространяются идеи, которыми получаетели оных уже обладают и так, так что кросс-опыление напоминает оранжерею, и ни о каких новых носителях оных мемов речи не идет.
Также понятно, чем отличается просто искусство от прикладного искусства. В прикладном искусстве есть утилитарная цель – посмотреть на голые женские ножки несмотря на пригляд инквизиции (балет), закрыть дырку в обоях (живопись), сделать так, чтобы от холодных каменных стен замка так не сквозило (средневековые гобелены), ну, или, убить время с пяти вечера до девяти утра (современная развлекательная литература). В просто искусстве, люди с наслаждением отдают и принимают мемы, просто для удовольствия от процесса. Причем это не исключает полезности оных мемов – это могут быть полезные знания, вдохновляющие идеи, мировоззрение.
Это приводит к вторичной, но очень существенной разнице между искусством нормальным и прикладным. Просто в искусстве передача мемов – самоцель, и автор передает в первую очередь те мемы, которые для него важны и которыми он действительно хочет поделиться. Хотя он и по-прежнему хочет передать их максимальному числу людей, но именно эти мемы, а не другие, которые ему менее интересны. В прикладном искусстве мемы – это средство, путем которого художник или издатель продает максимальное количество копий решения какой-то проблемы, будь то закрытая дырка в обоях или убитое время, которое некуда девать.
Если можно так сказать, и сравнивая с передачей генов, то настоящее искусство – это Дон Жуан, а прикладное – это… ну, как бы, бордель. Из чего легко видно, что прикладное искусство имеет значительно больший потенциал в смысле количества… м-м-м… опыленных мозгов нежели то самое, настоящее, которое в общем-то в таком сравнении откровенно отдает кустарщиной. Посудите сами, даже в античности и средние века, сколько стен надо было закрыть гобеленами или хотя бы расшитыми занавесками, сколько горшков можно было расписать узорами и фигурками, сколько девичьих платьев нужно было вышить бисером, сколько людей слушало уличных музыкантов… И сравните это с тем, сколько умников было заинтересовано в обосновании почему Республика, Империя, или Монархия являются Идеальным Общественным Строем.
Так что неудивительно, что при возможности, все творцы “настоящего искусства” стремятся использовать магнификатор прикладного искусства. Да, и как и с генами, передавать гены-мемы, оно, конечно, очень приятно, но иногда и кушать хочется. Вот и разрисовывал Микеланжело потолки храмов, Леонардо да Винчи делал под заказ ехидную улыбку Джоконды, а Гойя рисовал парадные портреты монархов. Но, увы, так сказать, мэйнстрим прикладного искусства просто имел слишком низкую пропускную способность. Даже на очень обширном бюсте сельской красотки не вышьешь Декларацию Независимости. Да и продаваться такая модель вряд ли будет. Но главное – просто не поместится.
Вот и жили “настоящее” и прикладное искусство порознь, так сказать, музыка для дворцов и музыка для площадей. И в литературе “настоящие искуссники” были заперты по сути в жанре эпистолярном, ну, в крайнем случае, напишут трактат и разошлют его опять же своим знакомым. Так что, “настоящий художник” был по-прежнему Дон Жуаном, а то и вообще, альфонсом, а не быком-осеменителем.
Но времена менялись, нарождались буржуазные отношения, а если вы помните историю, нарождались они не на пустом месте, а как следствие технического прогресса. Появились машины. А к машинам нужны были работники, которые могли за ними работать и их обслуживать. И неграмотные крестьяне для этого не годились. Рабочий должен был быть хотя бы достаточно грамотным, чтобы прочитать табличку “не влезай – убьет!” Так началася период массовой грамотности. А с массовой грамотностью появился кто? Ну, да, появился массовый читатель. Появился рынок литературного прикладного искусства, ранее ограниченный народными баснями да матерными частушками.
Именно это было поворотным моментом для литературы. До сих пор по сути не было такой профессии – профессиональный писатель. Писатели, в том числе и уважаемые мэтры, которых мы до сих пор любим и читаем, были кем угодно – разведчиками, политиками, дипломатами, философами, естествоиспытателями, путешественниками, купцами, но только не писателями. Писатель просто не прожил бы на доходы от писательства. Массового читателя не было.
Позвольте, можете спросить вы, а как же Шекспир? Лопе де Вега? Гольдони? А они не были писателями литературы. Они были писателями пьес. Пьес, которые ставили в театрах. И, к слову, о материальной обеспеченности Шекспира, вы, вероятно, слыхали.
Массовый читатель породил профессональных писателей. Дюма, Конан Дойль, Стивенсон, Бальзак, Жюль Верн, Эдгар По, Пинкертон… Конечно, тоже не сразу, в дополнение должен был образоваться класс разночинцев, способны порождать людей, готовых посвятить себя этому виду заработка, но их никогда не появилось бы без массового читателя и созданного им массового рынка для газет и книг.
Увы, массовый рынок знал, что хотел, и это было совсем не то, чем хотел делиться писатель. Поэтому “настоящее искусство” стало как бы приправой к основному блюду, обеспечивающей ему разнообразие. В то время как основное блюдо – белки, жиры, углеводы – в литературе также состояли из трех мотивов, которые интересовали наиболее примитивных рептилиевый мозг человека, находящийся у основания черепа на вершине позвоночного столба. Называют его так, потому что достался этот мозг человеку от рептилий, поверх которого нарос сначала мозг млекопитающих, а потом и гиперразвитая корка собственно людей. Вот только главным в доме по-прежнему остался мозг рептилий, и если ему что приспичит, он имеет возможность отключить верхние отделы и самолично отдавать приказы. И хотел мозг рептилий всегда и везде трех вещей:
- убить врага (детективы, военные романы) или убежать от него (ужастики);
- пожрать, можно в форме большого количества денег, которые по сути абстрагированная форма еды (поиск сокровищ, борьба за наследство);
- потрах… ну, передать свои гены (сентиментальный и любовный роман)
Можно было совмещать эти три компоненты по две (Стивенсон) или все три вместе (Дюма), наиболее продвинутые давали чуть пищи и мозгу млекопитающих с его любопытством (Стивенсон), а то и доходили до смелости использовать оное любопытство, чтобы рассказать что-то действительно новое (Жюль Верн, Конан Дойль), но в конечном счете все уже тогда твердо встало на трех китов – драка, деньги и секс.
Ну, многие сейчас возмутятся, “не было такого, все было куда возвышенней!”. Ну, да, слова использовались другие, признаю, и я не раз слышал, что “не стоит выражаться так резко”. Но, извините уж, мир не перевернется от того, что я назову кошку кошкой, даже наступив на нее. Суть именно эта – драка, деньги, секс. Красивые слова подберите сами, тем более, что они у вас у всех разные. Это драка, деньги и секс у вас у всех общие, именно там, в основании черепа на вершине позвоночного столба, а занавесочки разные люди вешают очень разные, по личному вкусу.
Вот, как-то так. И ютиться бы “настоящему искусству” в литературе, да и не только в ней, в дальнем пыльном углу, если бы не дальшейшее развитие общества. А произошло то, что Ленин называл империализмом. А мы так делать не будем и назовем кошку кошкой: массовое производство. Массовое производство требовало огромных-огромных заводов с огромным-огромным количеством одинаковых машин. Это огромное-огромное количество одинаковых машин требовало огромного-огромного количества одинаковых людей, которые бы их обслуживали. Которых воспитывало огромное-огромное количество школ с одинаковой школьной программой. Но школьной программы было недостаточно, чтобы люди были достаточно одинаковыми, поэтому появились массовые газеты, массовое искусство и прочие орудия пропаганды. Собственно, они и были возможны потому, что люди, подготовленные унифицированной школой и унифицированной пропагандой, были одинаковыми. Поэтому одинаковые статьи и книги воздействовали одинаково на одинаковых людей, создавая возможность массовой пропаганды и рекламы, будь то программа КПСС или ковбой с пачкой Мальборо. И возможности для газет с миллионным тиражами, национальным радио, и ТВ шоу, с аудиторией от океана до океана, будь то в западном или восточном полушарии.
Более того, во всех развитых странах чтение стало обязательным признаком. “Каждый культурный человек должен знать как выглядит американский доллар”… пардон, должен читать. Поэтому, можно было уже втюхивать не только то, что было посвящено трем китам – драке, деньгам и сексу – а и чему попало, если оно приправляло пропаганду и рекламу. Более того, это “что попало” было жизненно необходимо, чтобы сделать продукцию пропаганды *разной*! И вообще, чтобы быть “культурным” надо было интересоваться чем-то помимо трех китов, а для этого надо было чтобы это “что-то” кто-то обеспечил.
Вот сюда-то и устремилось “настоящее искусство” двадцатого века. Деньги, конечно, шли от пропаганды и рекламы, но ценилась как и в средние века – приправа! И когда конкретный набор идей или нот нравился обывателю, создатель оных оказывался на коне, будь то дача в Прибытково или Комарово, или след в бетоне на аллее звезд Голливуда. Почему? Да потому что он давал уникальный вкус все тому же главному информационному блюду населения, и создавал ощущение разнообразия без создания социального диссонанса. Впрочем, за социальный диссонанс тоже платили, но уже не у себя, но мы отвлеклись.
Увы, счастие не вечно, и технический прогресс продолжил перемалывать совсем недавно новые, а теперь уже стареющие социальные институты. Если кому интересно, почитайте “Людены, или Великая Октябрьская Социалистическая Контрреволюция”. А мы продолжим. Итак, что случилось? В индустриальную эру знания необходимые для создания продукта лезли в одну голову, поэтому менеджер или мастер знали что надо делать, и просто давали рабочим указания.
Во второй половине двадцатого века они все чаще и чаще перестали лезть в голову одного человека. “Ты – начальник, я – дурак” медленно стало превращаться в “ты – начальник, ты – дурак”, а работники стали катастрофически кластеризоваться по знаниям и жизненной философии. И причина проста – в производстве. Человеческие знания стали так велики, что область знания для одной области стала все меньше походить на область знаний в другой области. Если массовое производство конца девятнадцатого века требовало унифицированных рабочих, то экономика знаний конца двадцатого требовало все больше и больше *разных* рабоников. Причем разных не только по профессиональной подготовке, но и по взглядам на жизнь, инстинктам и философии. Если для инженера Боинга чрезмерная инновация означает потенциальные катастрофы самолетов и смерть людей, то для инженера Майкрософта отсуствие инновации озанчает смерть его фирмы и связанных с этим вполне неплохих доходов. Понятно, что первый по природе будет значительно консервативнее второго. К слову, в науке эта кластеризация началась еще раньше. Что и понятно, откуда все и пошло.
И вот тут-то и возникает проблема “настоящего искусства”. Разные работники уже не жрут унифицированную пропаганду, уже невозможно продать одну и ту же газету всем, уже невозможно создать фильм, который захотят увидеть все, невозможно создать ТВ шоу, на которое будет в 10 вечера стремиться вся страна. Нет, не совсем невозможно, еще остались три кита – драка, деньги, секс, а мы – по-прежнему люди, вот только пропаганда и реклама для разных групп должна быть разная, а рамках одного шоу это не обеспечить. А ведь именно оттуда идут деньги… Поняли, что произошло? “Настоящее искусство” уже не нужно. Да, разьевшаяся на харчах за пропаганду творческая интеллигенция все еще рыпается и пытается вернуть ушедший поезд. Ну, и? Ну. Выйдет леди Гага в платье из ветчины? Или там, бородатый мужик в женском платье на Евровидение? И что? А всем нормальным людям уже просто наплевать. Да, да, я знаю, некоторым из вас – нет, обратите внимание на прилагательное. Главное – приправа уже несущественна, блюда уже и так разные!
Ну, и добавьте сверху “воспитание образованного потребителя”, обьявленного как цель российским правительством. А что интересует потребителя? Ага, драка, деньги, секс. Именно им и будет посвящено поэтому 99% всей российской, да и не только российской, литературы. И только отдельные маргиналы (а 1% хоть сколько-нибудь успешных авторов вполне подпадает под определение маргинальности) будут пытаться всунуть в свои произведения что-то свое, “разумное, доброе, вечное”. И тем, кто это хочет делать, останется то же самое, что и их предшественникам в шестнадцатом-семнадцатом веке – эпистолярный жанр и трактаты. Впрочем, теперь их можно будет публиковать на интернете.
Dixi.
No comments:
Post a Comment